It's my Funeral, welcome you all. This is the end of the line, so thank you for coming along. (c) Dope
Ранее в сериале:
История мира • Первая экспедиция • Начало долгой дружбы • Клинки Соколиной Тени • Сестры • Эрнард, зачарованный город • Аранзеб • Сердца трех • Похищение • Мелисара
читать дальше
В Дельфы пришла осень. Но солнце все еще сияло по-летнему ярко, а выцветшее небо не омрачали облака.
Разливая суп на кухне для бездомных, Анна столкнулась взглядом с бродягой — оборванным, но симпатичным. Он украдкой наблюдал за ней, и в его глазах сверкало неподдельное восхищение. Увидев, что его раскрыли, он развел руками, будто говоря: ничего не попишешь, попался — и... дерзко подмигнул ей. Это было уже слишком. Анна холодно посмотрела на него и отвернулась.
Направляясь с корзиной к рынку, она заметила, что бродяга следует за ней.
Анна давно усвоила, что с такими людьми главное — не показывать страха. Она остановилась, сделав вид, что засмотрелась на витрину, и, поймав в стекле его отражение, резко обернулась.
«Что вам нужно? Милостыня? Вот вам монета, и ступайте».
Бродяга ловко подбросил монетку и попробовал ее на зуб.
«Чистая медь! Вы так щедры, о прекрасная госпожа. За эту монету я готов стать вашим преданным слугой до самого вечера».
И он, шутливо изображая раболепие, забрал корзинку из рук у изумленной Анны.
...Сперва она еще пыталась выбирать продукты, но вскоре махнула рукой — с ее спутником невозможно было сохранять серьезность. То он плелся за ней, сгорбившись и причитая, как тяжела его ноша; то суровым голосом начинал прикрикивать на прохожих: «Дорогу! Дорогу прекрасной госпоже!»; то, стащив с прилавка пару апельсинов, принимался жонглировать ими на глазах у толпы... Она давно так не хохотала. А затем, устав и выдохшись, они присели в тени яркого шатра, и он, жестом фокусника достав один из давешних апельсинов, разрезал его и предложил ей половину...
«Я — Люк», — сказал он.
«А я — Энни».
Казалось, она никогда в жизни не ела ничего вкуснее этого апельсина, сочного и слегка горьковатого, как аромат уходящего лета.
«Люк, ведь ты не похож на бродягу», — сказала она.
«Разве? - огорчился он. — А мне казалось, я неплохо вжился в роль».
«Не дурачься. Я знаю, у каждого бывают плохие времена. Тут нечего стесняться. Давай, я запишу тебе адрес... Там для тебя найдут работу».
«Хочешь сделать из меня человека? — засмеялся он. — А что, может быть, у тебя и получится».
Так Люк стал помощником на одной из кухонь для бездомных. Платили там немного, но уже на следующий вечер он пришел к Анне опрятным, чистым — и с огромным букетом ромашек в руках.
«Нарвал в городском парке», — сознался он.
...Луций Квинтон, прожженный циник, влюбился как мальчишка. Изначально он притворился бродягой, чтобы изучить жизнь городского дна: Луций писал о нем пьесу. Он уже успел снискать определенную славу как салонный поэт, но мечтал о большем. Ему хотелось оставить после себя что-то серьезное. Значительное. И пьеса вроде бы выходила умная, сатирическая, обличающая пороки столицы просвещения, но Луций чувствовал — его труд не стоит и сотой доли труда ясноглазой помощницы на кухне для бездомных. Он говорил о деле; а Энни — делала. Одна тарелка горячего супа приносила беднякам больше пользы, чем все его стихи.
Лето наконец сменилось осенью, забарабанили дожди, подул холодный ветер... Работа над пьесой подходила к концу. Луций изменил сюжет; героем стал не просвещенный юноша, изучающий городские нравы, а девушка, бескорыстно помогающая бездомным, очень похожая на Энни. Их роман развивался стремительно; порой Луцию казалось, что они с ней пара сухих листьев, которые подхватил осенний ветер и кружит, кружит, не давая упасть...
За день до премьеры Луций протянул Энни билет.
«Я слышал, эта пьеса недурна. Тебе понравится».
«А как же ты? Ты не пойдешь?» — удивилась она.
«Я не смогу освободиться. Потом расскажешь, как тебе».
Он решил, что встретит ее после спектакля и сознается, кто он такой.
...Занавес поднялся. На сцене появилась молодая девушка с поварешкой в руке. К ней выстроилась очередь бездомных, которые один за другим рассказывали о своей нелегкой жизни. Такого публика, привыкшая к комедиям и водевилям, разумеется, не ждала. Пьеса должна была стать откровением. Скандалом. Луций с волнением ждал, как отреагирует зал... и Энни. Где же она?.. Он искал ее и в партере, и на галерке, но нигде не находил. Неужели она не пришла?..
Из зала донеслись приглушенные смешки. Луций вздрогнул. Что это?.. Наверное, ему послышалось. Но вот смех раздался вновь... И вновь. Публика встречала каждую сцену, каждую реплику актеров хохотом и аплодисментами, веселясь все больше и больше, словно перед ними разыгрывалась не драма, а комедия. А когда занавес опустился, зал взорвался овациями. Зрители требовали автора; его вызывали на поклон — еще и еще.
Банкетный зал театра, накрытый по случаю премьеры, был полон народу. Луций стоял за колонной, с ужасом прислушиваясь к разговорам.
«Дорогуша, по правде говоря, сперва я ничего не поняла. Какие-то бродяги, какая-то ночлежка...»
«Это же господин Квинтон, Роза. У него всегда причуды. Комедия из жизни нищих, кто бы мог подумать!»
«Помнишь беднягу, который все перепрятывал свою монету, чтобы другие не украли, и наконец забыл, куда он ее дел? Какой у него был потешный вид!»
«А как комично те двое калек дрались за горбушку хлеба, которую бросил им прохожий? У господина Квинтона великолепный талант смешить публику».
Луция захлестывала бессильная ярость. Они приняли его острую, безысходную пьесу за водевиль!.. Они решили, что смотрят комедию!..
За спиной раздался добродушный голос губернатора Дельфов.
«Эге! А вы, видно, скромник, господин Квинтон. Еле вас нашел. Ну, Анна, вот тебе твой драматург. Развлекайся, а мне нужно кое-что обсудить с иферийским послом. Господин Квинтон — позвольте представить вам Анну, мою дочь».
Жемчужная туника до пола, серебряная диадема в волосах и ясные, до смерти любимые глаза. Что-то оборвалось в нем, словно ветер, игравший его судьбой, внезапно стих, и он упал на землю, чтобы умереть, истлеть и обратиться в пыль...
Она нарушила молчание первой.
«Один бродяга говорил мне, что эта пьеса недурна. Он не солгал. Жаль, что другие ее не поняли».
«Отчего же, госпожа Анна? Они все поняли верно. Это автор до сих пор не сознавал, насколько он глуп и смешон».
«Он не смешон. Он умеет говорить правду, а это порой очень нелегко. Ведь правда может разрушить то, что стало дороже жизни».
«Но ложь не дает дышать. Потому-то я и позвал вас на спектакль».
«Потому-то я и пришла в этот зал».
Ему хотелось заключить ее в объятия, прижать к груди, но он не смел...
«Смотрите! Это же господин Квинтон!»
«Магда, вон господин Квинтон! Мы непременно должны поблагодарить его за этот вечер!»
Стайка щебечущих дам и девиц окружила Луция. Он, мысленно проклиная их, взглянул на Анну с немым вопросом: что будет дальше?.. Та слегка улыбнулась, коснулась рукой, затянутой в перчатку, его запястья и произнесла:
«Господин драматург! В Библиотеке есть одно сочинение, которое я хотела бы с вами обсудить. Скажем, завтра в пять».
Он поклонился.
«С радостью, госпожа Анна».
«Значит, до завтра, любимый», — говорили ее глаза.
«До завтра, любимая».
Флафф флаффом, но такое уняня *растекся в лужице кавая*